Владимир Прокаев: "Прямо со станции меня увезли в госпиталь"

25/04/2014 11:15 Каково это – рисковать жизнью в мирное время? Спасти миллионы людей, чтобы не дожить до тридцати лет? Ведь радиоактивное облучение сопоставимо с миной: под кем-то она так и не взорвется, а кто-то в одно мгновение потеряет и здоровье, и саму жизнь. Накануне двадцать восьмой годовщины аварии на Чернобыльской АЭС мы беседуем с одним из ликвидаторов последствий этой ужасной катастрофы – заместителем председателя Саратовской региональной общественной организации инвалидов «Союз Чернобыль» Владимиром Прокаевым.  

- Владимир Ефимович, где Вас застала чернобыльская авария?

- Когда произошли эти события, я служил в советской армии на территории Прибалтики и Литвы. У нас в дивизии состоялось большое совещание, и всем офицерам сообщили о том, кто и когда поедет на ликвидацию последствий взрыва. Впервые я оказался на месте трагедии 3 мая 1986 года, когда отвозил туда сто человек солдат. Я пробыл в Чернобыле три дня, а потом вернулся в часть. Согласно графику, наши командировки длились по три месяца, и в следующий раз моя очередь ехать подошла в марте 1988 года – на этот раз я пробыл на месте аварии до июля 1988 года.

- А какие чувства Вы испытали, когда узнали, что поедете в Чернобыль?

- Какие чувства? Чувство, что надо помочь. Когда командир дивизии собрал всех офицеров – у нас их было человек 450-500 – практически все изъявили желание поехать первыми. Я без пафоса это говорю – это действительно было так. Единственным человеком, кто отказался, был подполковник, которого впоследствии исключили из партии. Он встал и во всеуслышание сказал всему офицерскому составу: «Я не подписываюсь на это дело, я туда не поеду». И его можно было понять.

- Теоретически на место аварии могли направить любого военнослужащего?

- В первое время да. Но позже, когда спохватились, молодежь из «зоны» убрали, а призывали уже, в основном, людей после двадцати пяти-тридцати лет, у кого уже было двое ребятишек.

- Что Вы увидели на месте, когда приехали?

- К этому времени уже был установлен саркофаг – его закрыли 14 декабря 1986 года. Блок-реактор был закрыт, а рядом с блоком находился длинный машинный зал – его мы и начали очищать с 5 апреля. Машинный зал готовили под пути для крана, чтобы можно было демонтировать его и увезти все большие конструкции на захоронение. В марте 1988 года я съездил в Костонай и привез оттуда 150 ребят, которых призвали через военкомат - я был у них командиром роты. Даже роботы – а, в основном, они были японские - не могли работать в таких условиях: у них садилась батарея. При мне робот, которого заклинило, слетел с крыши. Но, как у нас в Советском Союзе было принято говорить – «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор». Мы работали сначала по тридцать секунд: я как командир роты стоял на воротах с секундомером, а в машзал заходили по три человека – двое с лопатами, один с целлофановым пакетом. Как только смена заканчивалась, они бросали лопаты и убегали.

- Вы работали в защитных костюмах?

- Нет. На нас была просто марлевая маска - так называемый, лепесток, и обыкновенная хлопчатобумажная спецодежда.

- Когда Вы оказались там, Вам было страшно?

- Конечно, в 1986 году страшно было. И до сих пор воспоминания остались не очень хорошие. Припять был мертвым городом, оцепленным колючей проволокой. В нем хозяйствовали мародеры: все было раскурочено, окна выбиты, повсюду валялись детские игрушки.

- В Чернобыле Вы как-то ощущали на себе действие радиации?

- Радиация - это же не пуля, она не видна. Ее не слышно, она не имеет ни запаха, ни цвета, не производит ни взрыва, ни контузии. В первое время по приезду начинало першить в горле. Потом все прошло. Воду мы пили минеральную, нам ее доставляли в бутылках. И даже зубы чистили минералкой, а водопроводной водой только мыли руки. А однажды, как раз когда мы очищали машзал и ожидался приезд госкомиссии, председателем которой был первый зам Михаила Ивановича Рыжкова, нас выставили на пути следования этой комиссии, и так мы стояли в ожидании очень долго, больше часа. Прямо со станции меня увезли в госпиталь: я упал без сознания, у меня потекла горлом кровь. После этого случая у меня почернела нога, пришлось провести на ней несколько операций.

- Чем могло грозить несоблюдение мер предосторожности?

- В мае был один случай. Мы жили в самом Чернобыле, наш полк стоял в бывшем детском доме: когда произошла трагедия, детей из него эвакуировали. И вот в огородах поспела клубника размером с яблоко - до сих пор я даже заграничной клубники такой крупной не видел. Вокруг все было заброшено, но природе ведь не откажешь в развитии: росли огромные овощи и фрукты. И хотя по нескольку раз в день среди солдат проводился инструктаж - их предупреждали, что есть ничего нельзя - один из партизан набрал этой клубники, ополоснул водой и съел. Часа через четыре-пять у него пошла горлом кровь: пришлось вызывать медиков и на самолете отправлять его под Киев в госпиталь. Не знаю, что с ним было дальше – так получилось, что связь с этим человеком я потерял.

- Навряд ли он сделал это оттого, что недоедал…

- Нет, кормили нас очень хорошо. Продукты в столовой всегда были свежие, еда - бесплатной. Красную свеклу я до сих не могу видеть. Несмотря на разговоры, официального приказа выдавать водку и вино не было. У меня в подчинении была рота, и мы «этим делом» не занимались – я запретил. И однажды на пункте выдачи дозиметров мне сказали: «Володь, сам хочешь умереть – умирай, но мужикам своим вечером после смены предложи по стакану водки выпить, иначе подохнете вы здесь».

- Вы помните возвращение Вашего отряда домой?

- Когда в июне в Саратов приехали первые наши ребята-офицеры, некоторые были такими опухшими, что сразу по приезду их положили в госпиталь. Буквально через несколько месяцев в палате скончался Костя Борзунов.

- Почему-то о ликвидаторах чернобыльской катастрофы власти вспоминают только раз в год…

- К сожалению, это так. При этом никто из чиновников не отказывает нам в помощи. Особенно чувствуется поддержка со стороны министерства соцразвития, которое предоставило нам кабинет, где мы принимаем людей. Первое время, в 90-е годы, когда было тяжелое положение в стране, мы участвовали во многих судах по вопросам питания и возмещению вреда, но я всегда знал, что власть готова нам помочь. Ведь мы не враги, просто из-за некоторых законов очень многие льготы оказались размыты. Например, можно вспомнить пресловутый 122-й ФЗ о монетизации льгот или ряд пилотных проектов, по которым сначала на всю семью устанавливалась 50-ти процентная субсидия по оплате коммунальных услуг, а потом, после того, как были поставлены точка с запятой, семья этих льгот лишалась. И таких нюансов очень много. Сейчас вдовам «чернобыльцев» приходится судиться и доказывать, что они были на иждивении у своих мужей. Вы сами знаете, какие платят пенсии, а инвалидам первой группы по закону положена прибавка в пять тысяч рублей, второй группы – в три с половиной тысячи, а третьей – в тысячу рублей. В любом случае, муж получает в два-два с половиной раза больше, чем жена. Радует, что в большинстве случаев суд встает на сторону вдов.

- В связи с жилищным вопросом ведутся такие же суды? Насколько непросто получить квартиру инвалиду?

- До 2005 года в министерстве строительства и ЖКХ действовала комиссия, в которой члены нашей организации стояли на очереди по получению жилья. Но потом эту комиссию упразднили, и мы были выключены из этого процесса. Эта ситуация продолжается по сегодняшний день, хотя к Дмитрию Тепину мы пока не обращались. Но, судя по активам, которые мы проводим каждые два года, особых сложностей с жилищным вопросом у инвалидов не возникает. Правда, в Заводском районе есть вдова Ольга Неклюдова, которая выиграла уже четыре суда с министерством строительства и ЖКХ. Даже прокуратура подает представления о том, чтобы ее восстановили в очереди и дали квартиру - но все напрасно. Эта история длится уже несколько лет, к ней подключались и мы, и наши юристы, и сама женщина куда только ни писала. Если дело так и не сдвинется с мертвой точки, нам придется выходить на президента. Ведь почему-то для кого-то законы работают, а для кого-то - нет.

- А что, в первую очередь, волнует «чернобыльцев» сегодня?

- У нас существуют проблемы по санаторно-курортному лечению. Ситуация по этому вопросу в Саратове аховая. В министерстве почему-то считают, что путевки нужно предоставлять раз в три года, хотя закон предусматривает делать это ежегодно. По позапрошлому году через министерство здравоохранения инвалидам - чернобыльцам было выдано всего восемьдесят путевок. При этом нам говорят, что отсутствует федеральное финансирование. Ладно, в прошлом году все ссылались на Сочи. Я надеялся, что хотя бы в этом году ситуация наладится - а в этом году все будут ссылаться на Крым. Конечно, очень многие инвалиды отказываются от санаторного лечения и выбирают возмещение путевок в денежном выражении. Кроме того, отдельным инвалидам требуется лечение в местных санаториях - кому-то не подходит климат, кому-то, по возрасту и состоянию здоровья, не по силам дальние поездки - а направления в такие санатории не дают.